Наше Знамя Спасибо за доброе письмо от 27 Января. Пытались послать Вам телеграмму, но ее не приняли. "Пусть Фогель работает во благо". Конечно, текст Пакта можно включить, а если хотите и библиографию - но сзади, в виде приложения. Сейчас много смуты в мире. Земля расстроилась

Знамя народа Меня качели мысли раскачали, Я погружаюсь в океан печали. Когда бы смог я в кровь тиранов окунуться, Тогда б рекою слез я плыл в иные дали. Наставник, снизойди до моего уменья, Оставь меня в огне, чтоб я сгорал, сгорал, Я снова, как Меджнун перед Лейлой,

7. ГВАРДЕЙСКОЕ ЗНАМЯ В те дни, когда в моём старом полку шла напряжённая боевая работа, когда войска 2-го Украинского фронта вели бои на подступах к Бухаресту, на нашем участке продолжалось затишье. Мы готовились к предстоящим большим, напряжённым боям.В воздушном бою

Имя как знамя Счастливой была судьба Высоцкого еще и потому, что он был при жизни признан всей страной. Если бы он захотел, он бы мог совершить революцию, за ним наверняка пошли бы люди – из-за власти его обаяния и таланта. Артур Макаров Имя Высоцкого – звук боевой

У этого термина существуют и другие значения, см. Новый мир … Википедия

У этого термина существуют и другие значения, см. Новый путь. «Новый путь» русский религиозно философский публицистический журнал, созданный в 1902 году и просуществовавший до конца 1904 года. Журнал, первоначально предназначенный для… … Википедия

Новый мир: Содержание 1 Печатные издания 1.1 Журналы 1.2 Газеты … Википедия

Новый мир: Содержание 1 Россия 2 Украина 2.1 Крым … Википедия

«Новый мир» - НОВЫЙ МИР лит. худож. и обществ. полит. журнал, до 1991 орган СП СССР. Издается в Москве с 1925. Среди ред. Н. М. А. Луначарский, Ю. Стеклов (Нахамкис), И. Скворцов Степанов (1925), В. Полонский (Гусев) (1926 31), И. Пронский (1932 37), В.… … Российский гуманитарный энциклопедический словарь

У этого термина существуют и другие значения, см. Новый мир (значения). «Новый Мир». 1988, № 7. ISSN … Википедия

- «НОВЫЙ МИР» ежемесячный литературно художественный и общественно политический журнал, изд. «Известий ЦИК СССР и ВЦИК». С 1925 издавался Под редакцией А. В. Луначарского и И. И. Степанова Скворцова, а с 1926 их же и В. П. Полонского, к рый являлся … Литературная энциклопедия

- «Новый Мир». 1988. № 7. 0130 7673. Традиционная обложка журнала. В этом номере, например, были опубликованы стихи Владимира Цыбина, Константина Ваншенкина, Ноны Слепаковой, Леонарда Лавлинского, Ю. Даниэля, рассказ Татьяны Толстой, окончание… … Википедия

Специализация: современное искусство Периодичность: 6 раз в год Сокращённое название: НоМИ Язык: русский Главный редактор: Вера Борисовна Бибинова … Википедия

- («Новый мир») ежемесячный литературно художественный и общественно политический журнал, орган Союза писателей СССР. Издаётся в Москве с января 1925. Первыми редакторами были А. В. Луначарский, Ю. М. Стеклов, И. И. Скворцов Степанов; с… … Большая советская энциклопедия

Книги

• Журнал «Мир ПК» №12/2015 , Мир ПК. В номере: Тема номера: Праздник к нам приходит… Подарок для себя Подарок должен подарком, он должен быть ярким, запоминающимся – таким, чтобы его захотелось показать друзьям или в соцсетях.… электронная книга
• Журнал «Мир ПК» №07-08/2016 , Мир ПК. В номере: Тема номера: Сетевые решения Как провести Интернет на дачу: Личный опыт борьбы с цифровой изоляцией Что делать, если вы сбежали из душной Москвы на дачу или вообще решили…

…они и по сей день живы

В СССР к «толстым» журналам относились «Новый мир», «Октябрь», «Знамя», «Нева», «Москва», «Наш современник», «Дружба народов», «Иностранная литература», «Сибирские огни», «Урал», «Звезда», «Дон», «Волга» в какой-то степени «Юность», хотя она была тоньше остальных. Эти журналы выходили форматом А1. Были и малоформатные «толстые» журналы «Аврора», «Молодая гвардия», «Смена».

«Толстые» журналы не следует путать с остальными. Их в Советском Союзе тоже было не мало: «Работница», «Крестьянка», «Крокодил», «Огонек», «Советский Союз». Выходили они по-разному: раз в месяц или еженедельно.

Существовали журналы по интересам и для разных возрастов: «Вокруг света»,«Юный техник», «Юный натуралист», «Костёр», «Пионер», «Наука и религия», «Наука и жизнь», «Техника молодёжи», «Знание - сила», «Химия и жизнь», «Здоровье», «Спортивные игры», «За рулем», «Журналист».

• «Знамя»
• «Москва»
• «Октябрь»
• «Иностранная литература»
• «Юность»

В «Октябре» были напечатаны повесть «Печальный детектив» В. Астафьева и роман А. Рыбакова «Тяжёлый песок». Появлялись произведения А. Адамовича, Б. Ахмадулиной, Г. Бакланова, Б. Васильева, А. Вознесенского, Ф. Искандера, Ю. Мориц, Ю. Нагибина, В. Маяковского, А. Платонова, С. Есенина, Ю. Олеши, М. Зощенко, М. Пришвина, А. Гайдара, К. Паустовского. Л. Фейхтвангера, В. Бределя, Р. Роллана, А. Барбюса, Т. Драйзера, М. Андерсена-Нексё, Г. Манна.

В «Знамени» были опубликованы «Падение Парижа» И. Эренбурга, «Зоя» М. Алигер, «Сын» П. Антокольского, «Молодая гвардия» А. Фадеева, «В окопах Сталинграда» В. Некрасова, военная проза Гроссмана, Казакевича. В поэтические произведения Б. Пастернака, А. Ахматовой, А. Вознесенского. В первые перестроечные годы «Знамя» вернуло читателю забытые и запрещённые произведения М. Булгакова, Е. Замятина, А. Платонова, напечатало «Воспоминания» А. Сахарова.

В «Неве» печатались по информации Википедии Д. Гранин, братья Стругацкие, Л. Гумилев, Л. Чуковская, В. Конецкий, В. Каверин, В. Дудинцев, В. Быков.
«Нева» познакомила читателей с «Большим террором» Роберта Конквеста и романом Артура Кестлера «Слепящая тьма».

В «Юности» печатались В. Аксенов, Д. Рубина, А. Алексин, А. Гладилин, В. Розов, А. Яшин, Н. Тихонов, А. Вознесенский, Б. Окуджава, Б. Ахмадулина.
А. Кузнецов опубликовал свой роман «Бабий яр».

Современные тиражи «Толстых» журналов

«Толстые» журналы в Советском Союзе достать было очень сложно. Подписка на них осуществлялась только по блату (хотя тираж «Юности» превышал три миллиона штук), в киоски «Союзпечати» они если и поступали то в минимальном количестве. В библиотеках имелись лишь в читальных залах. Нынче в России читай — не хочу, подписаться можно на любой, однако тиражи у всех мизерные: в «Новом мире» 7200 экземпляров, у «Октября» и «Знамени» меньше 5000, у «Дружбы народов» – 3000.

Говорухина Ю. Русская литературная критика на рубеже ХХ-ХХI веков

Освоение литературной практики рубежа веков в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь»

Третий выделяемый нами блок статей объединен общим объектом - художественной литературой. Самый многочисленный, он представлен статьями, посвященными одному произведению/автору, обнаруженной тенденции, литературной ситуации в целом. Этот момент позволяет определить преимущественное ракурсное предпочтение того или иного журнала. Критика «Знамени» подтверждает мысль С. Чупринина и И. Роднянской о том, что литературная критика уходит от развернутых анализов отдельных художественных произведений . Из рассматриваемой группы статей «Знамени» (55 статей) посвящены одному произведению - 0; группе произведений - 7 (четыре из семи написаны в первой половине 1990-х годов); рассмотрению той или иной тенденции, сопровождающемуся обращением к художественным произведениям как иллюстрации - 21; статей обзорного типа, в которых, как правило, произведения лишь называются, объединяются в группы - 19. В «Новом мире» из 48 рассмотренных статей посвящены одному произведению - 9 ; группе произведений - 7; тенденции - 26; статей обзорного типа - 6. В журнале «Октябрь» из 47 статей посвящены одному произведению - 21; группе произведений - 3; тенденции - 11; статей обзорного типа - 12.
Таким образом, в 1990-е годы в критике «Знамени», «Нового мира» преобладает широкий ракурс видения литературной практики. Нельзя сказать, что от конкретики критика переходит к проблемности, проблемная статья - редкость в 1990-е годы. Литературная практика в 1990-е годы представлена большим количеством текстов, более того, критика обращает свое внимание на масслит, а следовательно, не ощущает дефицита в материале для «внимательного прочтения». Причина укрупнения ракурса лежит в области гносеологии и в той коммуникативной ситуации, в которой функционирует критика. Развернутые интерпретации отдельного произведения, в которых критик шел бы за текстом, сменяет (само)рефлексия. В статьях 1990-х годов критик находится в изначально «свободной» от текста позиции. Самоутверждаясь в роли аналитика, становясь над конкретными текстами (что позволяет выходить к построению типологии), критик подчиняет своему «вопросу» литературный материал.
«Октябрь» более «внимателен» к отдельному тексту/автору. Одной из причин указанной выше количественной разницы по сравнению с другими журналами является, на наш взгляд, профессиональный статус, интересы критиков. Рефлексии на отдельные тексты пишут в большинстве своем либо писатели (О. Славникова, Б. Колымагин, Ю. Орлицкий, А. Найман, О. Павлов и др.), либо литературоведы, чьи профессиональные интересы не предполагают широкий охват современной литературной действительности либо чей опыт литературно-критической деятельности невелик (например, Л. Баткин).
Литературно-критический материал данного блока позволил сделать вывод о происходящей в 1990-е годы переориентации функции критики. Новая функция не формулируется в статьях прямо (отчетливо констатируется утрата прежней), но может быть реконструирована. Кризисом самоидентификации объясняется активность саморефлексии критики, актуализация исследования сознания современного человека, обращение к литературным произведениям как вариантам авторского (само)понимания, оценка их с точки зрения глубины/истинности/адекватности (само)интерпретации, с точки зрения наличия «ответов». В работах этой группы содержательный аспект критику интересует больше, чем художественный. Истолкование здесь принимает вид вычленения из художественной структуры «ответа» (в виде идеи, жизненного ориентира, судьбы героя как возможного варианта осознанного, (не)истинного бытия). Обращение к художественному тексту как варианту «ответа» особенно характерно для статей, написанных в рамках третьей стратегии и хронологически относящихся ко второй половине 1990-х. В них проявляется повышенное внимание критика к автору и его героям, их психологическому состоянию, мировосприятию и (само)пониманию. Значимо в этом контексте замечание, которое делает А. Немзер в той части статьи, которая посвящена интерпретации сюжетной линии героя романа А. Слаповского «Анкета»: «Так познание мира (а в нем всякого понамешано) сплетается с познанием себя. Так приспособление к миру вытягивает наружу неожиданные страсти, помыслы, душевные устремления» . Из всего возможного содержательного континуума произведения критик вычленяет только тот пласт, который «реагирует»/соотносится с его вопросом. Неслучайна и реакция А. Немзера на финал «Прохождения тени» И. Полянской: «Мне кажется, что Предыстория столь мощного звучания настоятельно требует Истории, смыслового разрешения, ответа на ту открытость, что с мукой далась героине много лет назад» . Иными словами, А. Немзеру не хватает «ответа». Своего рода процесс вживания в жизненную ситуацию кризиса идентификации наблюдается у Н. Ивановой в статье «После. Постсоветская литература в поисках новой идентичности» («Знамя». 1996. № 4). Вся статья представляет опыт вживания в судьбу Искандера, Кима, Айтматова, анализ тех попыток идентификации (иначе: вариантов ответа), которые предпринимают писатели.
Критик находится в сходной с множеством читателей гносеологической ситуации, когда необходимо без опоры на идеологию, на «костыли» мифов познавать мир и себя. В этой ситуации критические тексты, ориентированные на вопрос «кто есть я?», представляющие ответы на этот вопрос, отражающие и осмысливающие (само)интерпретационные процессы в социуме (и в литературе), оказываются для непрофессионального читателя ориентирами, учащими не жить, а понимать/интерпретировать. В этом заключена, на наш взгляд, функциональная суть критики 1990-х годов.
«Вопрос» критика определяет тот аспект анализа и тот содержательный план текста, который будет актуализирован. Для критики рубежа веков значимым является следующий: «Каковы способы выживания/существования/присутствия литературы в ситуации кризиса/ перелома/конца?» . Этот «вопрос», на наш взгляд, коррелирует с тем инвариантным, который определяет (само)интерпретационные усилия критики 1990-х - «Что есть Я?». Критику интересует момент (само)идентификации литературы, которая находится в схожих с литературной критикой обстоятельствах. Для критики опыт литературы - это, прежде всего, возможный вариант ответа на тот экзистенциальный «вопрос», который актуален в 1990-е годы как никогда. Этот «вопрос» определяет угол литературно-критического зрения на литературную ситуацию. Ответы, которые дает литература (в соответствии с видением критики «Знамени»), могут быть сгруппированы по стратегиям выживания: адаптация успешных стратегий (масслита, литературных течений, переживших кризисный культурный этап (период Серебряного века); уход от реальности, сопряженной с кризисом (мистицизм, гротеск, постмодернистский релятивизм); поиск новых форм самопрезентации, скрытых языковых резервов (в поэзии); осмысление обновившейся действительности, диалог с хаосом. Критика «Нового мира» представляет и другие варианты: поиск и утверждение духовных скреп, ценностных ориентиров; утверждение необходимости возвращения от социоцентризма к человеку; активное преодоление негативного/неперспективного опыта поколения; обращение к опыту классической литературы, ее оптике.
В литературной критике «Октября» не наблюдается острой рефлексии ситуации кризиса, постановки экзистенциальных вопросов, ориентации на поиск успешных литературных и литературно-критических стратегий. В большей части публикуемых здесь работ вычленяется то или иное литературное явление из литературного ряда, обнаруживается его специфика (в то время как критика «Нового мира» и «Знамени» имеет установку на поиск тенденций, типологии). В то же время критика «Октября» (преимущественно 1995-1997 годов) ориентирована и на вычитывание в художественных текстах и осмысление экзистенциальных, онтологических проблем, позволяющих исследовать психологию, ментальные особенности современника.
В отличие от «Знамени», «Новый мир» и «Октябрь» более аналитичны, ориентированы на освоение литературного бытия как такового, для них в большей степени актуален помимо экзистенциально наполненного вопроса и другой - «Что есть…?». Специфика мужской/женской прозы, постмодернизма, срединной прозы, постреализма, дилетантской поэзии, исторического и филологического романа и др. становится предметом отдельных статей критиков.
Если в первой половине 1990-х годов критика обращается к экзистенциально нейтральным литературным явлениям (успешным писательским стратегиям, новым литературным явлениям, порожденным новыми литературными обстоятельствами), то во второй половине она вычленяет кризисные проявления. Так, в «Знамени» второй половины 1990-х годов публикуется только две статьи вне экзистенциальной проблематики , написанные в рамках заданного самим журналом исследовательского направления - освоения масслита. В «Новом мире» таких работ только 9. Критику интересуют теперь не способы преодоления кризиса, а формы «присутствия» феноменов литературного бытия.
Статьи рассматриваемого блока, опубликованные в «Знамени» и «Октябре» на протяжении десятилетия, резко меняют тип используемой аналитической тактики. В первой половине 1990-х годов то или иное литературное явление сопоставляется с подобным в истории литературы или с современным явлением, принадлежащим «чужой» эстетической традиции (традиции масскульта, например) . В данном случае литературная традиция, уже усвоенная, выполняет роль своего рода помощника, сам опыт ее осмысления используется как отправной. В конце 1995 года в «Знамени» эта тактика резко обрывается, и все последующие статьи представляют собой критическое исследование собственно литературного явления вне объясняющих аналогий. В такой смене тактик мы видим результат уже наблюдаемой нами переориентации критики во второй половине 1990-х годов на экзистенциальные вопросы, остро переживаемые как «свои» «здесь и сейчас», а также ориентации на обживание, понимание новых обстоятельств функционирования.
Другая тенденция проявляется в критике «Нового мира». Здесь не обнаруживается резкой смены тактик. И в первой, и во второй половине десятилетия обе тактики используются в равной мере (принцип аналогии фиксируем в 8-ми из 15-ти статей, написанных в первой половине 1990-х, и в 14-ти из 31-й - во второй половине). Такая статистическая разница по сравнению с журналом «Знамя» может быть объяснена, во-первых, общей ориентированностью журнала на освоение изменившейся и меняющейся литературной среды (как один из способов самоидентификации), во-вторых, ретроспективным типом критического мышления, характерным для «Нового мира».
Сравним статьи, имеющие один предмет - утрату и поиски реальности в художественной литературе, но опубликованные в разных журналах, чтобы получить представление о разнице в осмыслении названного предмета.
Статья К. Степаняна «Реализм как спасение от снов» композиционно традиционно делится на три части; первая и третья - авторская рефлексия над вопросами о представлении о реальности в массовом сознании, об утрате ощущения реального как общекультурной ментальной проблеме, поисках устойчивого центра мира. Обращение к художественным произведениям В. Пелевина и Ю. Буйды также сопровождается включениями фрагментов авторских размышлений, ассоциаций . Рефлексия на затекст оказывается по объему значительнее собственно рефлексии на текст. В статьях Т. Касаткиной «В поисках утраченной реальности» , И. Роднянской «Этот мир придуман не нами» авторских отступлений не так много, и они вкраплены в текст интерпретации.
Проблема ощущения утраты реальности осмысливается К. Степаняном как ментальная, экзистенциальная, как порождение современной социокультурной ситуации («Понятие реальности вообще стало одним из самых неопределенных в наше время <…> Поневоле у мало-мальски думающего человека может возникнуть подозрение: если реальностей столько, то, может, какой-то одной, единственной, нет? <...> то или иное решение ее [проблема реальности, истинности происходящего - Ю. Г.] определяет все наше поведение в мире»). Ее причины критик видит в визуализации современной культуры, в обстоятельствах деидеологизации/демифологизации общества, множественности авторитетных точек зрения на одни события в современном демократическом социуме. К. Степанян осмысливает проблему утраты реальности как актуальную «здесь и сейчас», психологически ощущаемую каждым.
Другое понимание того же предмета находим в статьях «Нового мира». Т. Касаткину интересует проблема реальности в ее литературном осмыслении. Человек, становящийся «существом, не приспособленным для всякой встречи, существом, боящимся самостоятельной жизни своих грез» , человек, обретающий «вкус к ограничению реальности рамками себя» - это, прежде всего, о герое и о художественном конструировании отношений «герой - реальность». Для критика тема реальности в ее художественной проекции экзистенциально значима. Неслучайно причины разрыва с реальностью ищутся Т. Касаткиной в истории литературы: «Где начало (во всяком случае, очевидное, ближайшее начало) этого пути? Представляется, что там, где традиционно видят вершину реализма в литературе. Психологизм, столь мощно захлестнувший литературу в XIX веке, оказался первым шагом в сторону от реальности. Вместо реальности стали описывать восприятие реальности персонажем» , а вся история после XIX века мыслится как поиски реальности. Современная литература, по мысли критика, еще далека от обретения, в ней жизнь реального мира показывается «такой, какой она видится изнутри главного героя, почти без всяких корректировок, без всяких критериев адекватности. Теперь они все существуют уже не во плоти, а как тени его восприятия, мир расплывается, получает черты ирреальности» . И. Роднянская осмысливает проблему реальности на материале романа В. Пелевина «Generation ’П’», так объясняя свой выбор: произведение В. Пелевина - одно из «изъясняющих то, “что с нами происходит”. Меня всегда волновала эта область смыслов, я пишу о ней далеко не в первый и, возможно, не в последний раз, это одна из сквозных линий моего литературного бытия» . Момент иллюзорности реальности, таким образом, мыслится критиком как актуальный для «всех нас», входящий в область ментального. Кроме того, сама И. Роднянская пишет о том, что вопрос реальности: иллюзии и действительности - онтологический («Дело, однако, в том, что проблема “конца реальности” несводима к чисто социальным фактам манипуляции сознанием людей. Это проблема онтологическая»). Текст Пелевина критик воспринимает не как текст для «инфантилов» и «ботвы», а как произведение с современным онтологическим подтекстом. Таким образом, если К. Степанян в обращении к проблеме реальности и ее художественного воплощения подчеркивает ее экзистенциальный аспект, актуальный «здесь и сейчас», то критики «Нового мира» лишают ее социальной конкретики (не оспаривая при этом ее актуальности, факта резонирования анализируемых произведений с современностью), выводят в область литературного бытия, философский контекст, в котором значимыми оказываются категории Другой, Существование, Вертикаль.
Близость ракурса критического мышления «Октября» к «Знамени» подтверждается, например, статьей Б. Филевского «Так и спасемся» . Объектом внимания Б. Филевского становится «проза для взрослых» Р. Погодина. Критик настраивает свое восприятие текстов писателя таким образом, что вычленяет прежде всего экзистенциальные моменты смысла. Погодин и его поколение (фронтовое), в интерпретации Б. Филевского, переживает ощущение «бытия вне современности» («современность оказалась страшна»). Разрушение «своей» реальности, времени осмысливается как разрушение мифов («А ведь это не просто мифы, они вскормлены собственной жизнью, почти прожитой до конца»). Своя реальность сравнивается с разрушаемым домом. Драматизм экзистенциальной жизненной ситуации усилен отсутствием выбора. Остается лишь возможность и необходимость словесного, литературного диалога. В этом, по мнению критика, причина «оличнения» прозы Р. Погодина («он хотел преодо-леть вынужденную анонимность детской литературы, вести разговор напрямую, без притч и сказочной фантастики»). Критик акцентирует внимание читателя на исповедальности текстов писателя («повесть проникнута вопросительностью, почти просительностью: разве мы виноваты, что жили честно, трудно и дожили до такого?»). Подобный тип интерпретации, ориентированной на обнаружение экзистенциальных смыслов, объединяет статьи В. Воздвиженского «Сочинитель и его двойник» (Октябрь. 1995. № 12), М. Красновой «Между “вчера” и “завтра”» (Октябрь. 1994. № 7), Л. Баткина «Вещь и пустота. Заметки читателя на полях стихов Бродского » (Октябрь. 1996. № 1), А. Ранчина «”Человек есть испытатель боли...” Религиозно-философские мотивы поэзии Бродского и экзистенциализм» (Октябрь. 1997. № 1) и др.
Итак, критика 1990-х интерпретирует литературные явления, «вычитывая» тот актуальный смысл, на который критика ориентируют пресуппозиции, сформированные в ситуации кризиса (самоидентификации, литературоцентризма). Тип мышления, настроенный на вычленение, осмысление кризисности/катастрофичности собственного и всеобщего бытия, называют «катастрофическим мышлением» . Носитель такого типа мышления в критике схватывает те немногочисленные «ответы» (варианты обретения смысла, выхода из экзистенциального тупика), которые дает литература. Так, К. Степанян выходит к понятию «центра» мира, фиксирует варианты его заполнения (исходя из литературных «ответов») - сам человек, другая личность, идея, Бытие. Последний вариант центра оценивается критиком как истинный: «Если же в центре мира находится Бытие, безмерно высшее тебя самого, но не враждебное, а родственное тебе <…> тогда сразу становится ясно: все действительно едино: и тот мир, и этот <…>» . Интерпретируемые им произведения В. Пелевина, Ю. Буйды должны убедить читателя в иллюзорности других вариантов.
Т. Касаткина, приходя к своему варианту обретения реальности, остается, по сути, в области литературы, отношений между автором и героем: «Выход один - в предстоянии, в том, что в библейских текстах называется “ходить перед Богом”. Поднявшему глаза горе, восстановившему связь с истинным Другим автору предоставляется сразу же некоторая свобода от и по отношению к его герою», только в финале преодолевая границы этой области: «Не для бегства от реальности, но для создания реальности нужен человеку и автору другой. Если ты хочешь узнать нечто достоверное о мире, а не заблудиться в собственных миражах, не смотрись в зеркало - посмотри в другие глаза» . «Ответ» И. Роднянской также актуален прежде всего в связи с текстом В. Пелевина: «Другое дело: признать, что мир - существует. Тогда утрата его венцом творения, человеком, падение в истребительный огонь мнимостей, о чем так красочно поведал Пелевин, - тревожный цивилизационный тупик, обман, из которого императивным образом велено выбираться и поодиночке, и сообща. Раскусить обман можно, только сравнив его с безобманностью» , но может быть прочитан и как обращение к современнику.
Литературно-критическая рецепция «ответа» (его экспликация, осмысление и соотнесение с собственным видением) принимает вид самоинтерпретации, осложненной обращением к онтологическим, экзистенциальным вопросам.
Сравнение статей трех журналов приводит к выводу о разности аналитических установок критиков и критики. Критика «Знамени» в большей степени «Я»-ориентирована, в ней более выражен экзистенциальный путь осмысления проблемы реальности и ее утраты, акцентирована связь интерпретируемого текста с актуальной социальной, ментальной действительностью, личными переживаниями критика. Критика «Нового мира» в большей степени ориентирована на текст и литературный контекст (широкий у Т. Касаткиной, жанровый (традиция дистопии) у И. Роднянской и т.п.), проблема реальности осмысливается как сложная онтологическая. Но в том и другом случае обращение критики к самой проблеме и текстам, в которых она становится центральной, объясняется ситуацией кризиса и попытками осмыслить слом литературной действительности. Критика же «Октября» занимает промежуточное положение. Она представлена большим количеством текстов, ориентированных исключительно на интерпретацию отдельного художественного произведения, его художественной специфики, «идущих за текстом», ей не свойственен большой захват интерпретируемого материала. В то же время в работах, в которых автор выходит к вычленению экзистенциального аспекта смысла, наблюдаются как попытки исследования вариантов самоидентификации литературных героев, описания психологического, ментального портрета поколения/социального типа , так и попытки соотнесения литературного сюжета с линией авторского самоопределения, преодоления кризисности.
Подтверждают наш вывод об отличиях аналитических установок в журналах и наблюдения за их сменой у авторов, публикующих свои статьи в разных журналах. Так А. Немзер публикует в «Знамени» работы, в которых актуализируются моменты общего культурного, ментального кризиса («В каком году - рассчитывай», 1998), анализируются художественные произведения как отражения процесса самоидентификации авторов в ситуации слома ценностных ориентиров («Двойной портрет на фоне заката», 1993). В «Новом мире» за эти же годы критик публикует работы иного плана: «Что? Где? Когда? О романе Владимира Маканина: опыт краткого путеводителя» (1998), в которой следует «за текстом», анализируя пространственно-временную специфику романа, систему персонажей; «Несбывшееся. Альтернативы истории в зеркале словесности» (1993), где предлагает обзор современных романов-предсказаний, сводя к минимуму факт их резонирования с восприятием истории современника. М. Липовецкий публикует свои статьи во всех рассматриваемых нами «либеральных» журналах. В «Знамени» появляются работы, в которых критик обращается к творчеству отдельного автора(ов), и это позволяет М. Липовецкому сопрягать художественный текст и «движения души» автора («Конец века лирики», 1996), в которых кризис постмодернизма напрямую связывается с кризисом историко-культурной среды («Голубое сало поколения, или Два мифа об одном кризисе», 1999). А статья «Изживание смерти. Специфика русского постмодернизма» (1995) в силу своей теоретичности и несоотнесенности с ментальным пространством воспринимается как «чужая» в контексте журнала. В «Новом мире» публикуются работы, в которых М. Липовецкий выходит в историко-литературный контекст с целью доказать закономерность проявления таких явлений, как «новая волна» рассказа (в статье в соавторстве с Н. Лейдерманом «Между хаосом и космосом», 1991), постреализм (в статье в соавторстве с Н. Лейдерманом «Жизнь после смерти, или Новые сведения о реализме », 1993), растратные стратегии в современной литературе («Растратные стратегии, или метаморфмозы “чернухи”», 1999). В них либо снят, либо минимизирован момент сопряжения интерпретируемого литературного явления с экзистенциальными вопросами. В «Октябре» М. Липовецкий публикует работу «Мифология метаморфоз…» , в которой объектом интерпретации выбирает отдельное произведение, углубляется в область онтологии полифонизма, мирообразов хаоса (такой ракурс характерен для «Знамени») и в то же время практически не вычитывает возможный экзистенциальный смысловой план текста (что характерно для «Нового мира»). Это доказывает вывод о промежуточном положении «Октября» в плане интерпретационных стратегий и ракурса анализа литературного явления. Для работ М. Липовецкого в меньшей степени характерно то ощущение кризиса самоидентификации, растерянности в ситуации потери читателя, которое испытывает критика 1990-х годов. Это объясняется основной научной профессиональной деятельностью М. Липовецкого.
Практика интерпретации отдельных литературных явлений в критике «Октября» обнаруживает ряд типологических моментов, позволяющих говорить об особых гносеологических предструктурах (инвариантных установках литературно-критического мышления), свойственных критике именно этого журнала. Критика «Октября» не отличается резкостью суждений, она в подавляющем большинстве статей «не критична». Целью критика является обнаружение в литературном потоке не тенденций, а отдельных литературных явлений, акцентировав их уникальность, оригинальность. Как правило, это художественные тексты не дебютантов, а «писателей с репутацией» (Е. Попов, И. Ахметьев, Ю. Ким, А. Мелихов, Р. Погодин, А. Синявский, И. Бродский, Ф. Горенштейн и др.). Отсюда две первые установки критического мышления: установка, определяющая выбор объекта интерпретации и оценки - ориентация на узнаваемость анализируемого; установка, определяющая актуальность иерархизации, степени оценочности - неактуальность явной/принципиальной оценки художественной ценности, суждение без включения текста в иерархии.
В большинстве статей, посвященных анализу отдельных произведений, имеет место стремление критика определить познавательные либо психологические основания миромоделирования того или иного писателя. Так, М. Золотоносов, рассматривая актуальный аспект смысла в произведениях Н. Кононова, связанный с темой жизни и смерти, исследует особенности мировоззрения поэта, познания им феномена смерти. Критик приходит к выводу о том, что такими гносеологическими основаниями являются картезианство Н. Кононова и неактуальность для него индивидуального («романского») в восприятии вещи . Вычленение этих оснований позволяет критику объяснить особенности строфики, метафорики, интерпретировать отдельные произведения поэта, объяснить причину безразличия автора к выстраиванию коммуникации с читателем, приблизиться к определению типа самоидентификации Н. Кононова. Б. Колымагин обнаруживает основание миромоделирования в поэзии И. Ахметьева в принципиальной настройке поэтического мышления поэта на повседневность, а В. Кротов - в настройке на карнавал. Е. Иваницкая , исследуя прозу А. Мелихова, приходит к выводу об актуальности для авторского мышления постмодернистских оснований восприятия и познания бытия. Психолого-гносеологические основания творчества исследуют Б. Филевский (смену коммуникативного кода в прозе Р. Погодина критик видит в обостренном переживании писателем потери «своего времени», «своей реальности»), В. Воздвиженский (объясняет трансформацию образа Терца как персонажа-двойника А. Синявского потребностью писателя к самораскрытию), М. Краснова (особенности миромоделирования Б. Хазанова объясняет той экзистенциальной ситуацией перелома, ощущения отсутствия настоящего, которую пытается художественно исследовать автор). Таким образом, еще одной инвариантной установкой литературно-критического мышления «Октября» становится поиск познавательных/психологических оснований художественного освоения бытия писателем как определяющего фактора интерпретации текста.
Следующей установкой, актуальной для критики «Октября», является обращение к дополнительным источникам (философским, литературным), соотнесение их с интерпретируемым объектом с целью поиска в точке стыка/ дистанцирования объясняющего момента, принципа «объясняющей параллели». Е. Иваницкая в статье «Бремя таланта, или Новый Заратустра», исследуя образ Сабурова (героя второй части трилогии А. Мелихова «Горбатые таланты» - «Так говорил Сабуров»), человека, осознающего, «что силы его исчерпаны, но не самоотдачей творчества, не восхождением к истине, а унылым, изматывающим, ежедневным сопротивлением уродливо-тяжелой постсоветской жизни» , следуя за реминисценцией, заданной автором, обращается к тексту Ф. Ницше. Фиксируя принципиальные расхождения Сабурова с образом Заратустры (в вопросе о последствиях абсолютизации истины), критик приближается к авторской концепции героя: «<…> истина оставляет в своей бесконечности свободу сомнений, компромиссов, свободу трагического мировосприятия. Так говорил Сабуров. Так говорит и Александр Мелихов, “трагический постмодернист”» . Доказательство расхождения концепции жизни, смерти, смысла человеческого бытия у И. Бродского и философов-экзистенциалистов становится структурообразующим и интерпретационным основанием в работе А. Ранчина «Человек есть испытатель боли...» .
Значимой для характеристики типа критического мышления может стать и отсутствие той или иной гносеологической установки. На наш взгляд, таким значимым отсутствием в критике «Октября» является ее малая степень социологичности. Она не ориентирована в большинстве своем на восприятие отдельного литературного явления как феномена, объясняющего, проясняющего действительность, более того, свидетельствующего о какой-либо эстетической, идеологической тенденции.
Как было отмечено выше, коммуникативная ситуация, в которой функционирует критика, «вопрос», набрасываемый ею на литературную действительность, определяет выбор художественных произведений и вычленяемый критиком актуальный аспект содержания текста. Критика обращает внимание на произведения, авторы которых ориентированы на поиск «стяжек», скреп, опор, позволяющих героям обрести душевное равновесие. Объектом внимания становятся также примеры успешных стратегий (в постмодернизме, масслите, лирике). Из литературного потока критика вычленяет литературные явления, связанные тенденцией обращения к испытанным литературным формам, классике как варианту преодоления кризиса. В то же время критика либеральных журналов внимательна к кризисным моментам в драматургии, современной прозе, постмодернизме, деятельности журналов. Исследуются варианты самоидентификации, поиски новых форм, языковых резервов с целью активизировать диалог с читателем, выстроить процесс художественного постижения бытия и самопознания в новых социокультурных условиях жизни литературы и читателя. Наконец, наибольшее внимание критика обращает на произведения, герои которых переживают, (не)преодолевают обстоятельства, сходные с теми, в которых находится критика: слом ценностных ориентиров, безопорность, утрата ощущения реальности, связи с настоящим, одиночество. Такие вычленяемые содержательные планы характерны для каждого журнала, но степень их актуализации отличается. Так, критика «Нового мира» в большей степени ориентирована на поиск истинных ценностных координат, некой духовной опоры в художественной литературе , а также на произведения, сюжетные линии которых представляют собой варианты выживания героя в экзистенциально критических обстоятельствах . Критика «Знамени» особенно внимательна к поискам самоидентификации не героя, но автора, журнала, лирики в целом , а также к кризисным моментам в литературе . Критика «Октября» ориентирована на постановку социально-психологических «диагнозов», создает портреты поколений, оказавшихся в ситуации потери своего времени, вычленяет коллективное бессознательное, порожденное ситуацией кризиса.
Сопоставление актуальных содержательных компонентов, самого выбора предмета критического исследования позволяет увидеть еще одно различие в познавательных установках журналов. В процессе (само)интерпретации «Новый мир» осмысливает конкретный художественный материал, в художественной форме воплощенный поиск «ответов» автора и его героев, смещает ракурс в область пространства чужого сознания. «Знамя» исследует стратегии, тактики, тенденции, проявляющиеся в группе произведений, творчестве группы авторов, в лирике или прозе в целом, демонстрируя, таким образом, более широкий захват материала для интерпретации. «Октябрь» гносеологически ориентирован на рассмотрение художественного текста, литературной тенденции в аспекте отражения в ней типологических особенностей сознания современников (представителей старого и молодого поколения).
В очерченном объектном и проблемном поле критики либеральных журналов проявляется процесс самоидентификации критики в условиях переживаемого кризиса. Критика активно исследует само явление кризиса (общего для элитарной литературы, журналов), а иными словами, коммуникативную ситуацию, исследует на материале литературы проблемы общественного сознания, то есть познает изменяющегося реципиента, наконец, осмысливает саму себя. Таким образом, первый уровень самоидентификации критики пролегает в плане коммуникативного акта, понимаемого широко. Второй уровень, на наш взгляд, затрагивает категории «необходимости» и «статуса». Несмотря на замечание Н. Ивановой о том, что оптимальной позицией критика сегодня становится позиция наблюдателя, комментатора , очевидно, что критика не ограничивает себя подобным статусом. Она исследует факты восстановления разорванной литературной традиции, находит типологии, идентифицируя себя как способную осмыслить и вписать современную литературную ситуацию в широкий контекст литературного развития.
С рассмотренным процессом смен гносеологических координат, эволюцией самоидентификации коррелирует динамика доминантных компонентов в структуре целеполагания. Из всего объема критических работ, опубликованных в журналах за 1990-е - начало 2000-х годов, мы отобрали те, в которых осваивается современная литературная ситуация, разгруппировали по аналитической/прагматической доминанте в методе и рассмотрели группы хронологически. Статей с прагматической доминантой метода в критике «Знамени» в начале 1990-х (1991-1993 годы) в два раза больше, чем аналитически ориентированных. К середине 1990-х годов (1994-1996 годы) обнаруживаем только динамику в группе с аналитической доминантой (их число постепенно растет) и уже к концу 1990-х годов (1997-1999 годы) достигает количества, в три раза превышающего начальное число. Прагмаориентированная критика к концу 1990-х теряет количественное превосходство, теперь соотношение между двумя группами оказывается обратно пропорциональным. В журнале «Новый мир» статистика по периодам отличается, но общая динамика повторяется. С начала 1990 по 1996 год равное количество аналитико- и прагмаориентированных текстов, а с 1997 количество аналитических текстов резко возрастает. Объяснить это явление можно, обратившись к коммуникативной ситуации, в которой функционирует критика этого периода. Прагмаориентированный метод оказывается доминирующим в момент осознания критикой наступившего кризиса, в период наиболее острой рефлексии. Переживая ситуацию экзистенциальной неуверенности, опасности «покинутости», критика задействует максимально большое количество средств, ориентированных на успех коммуникации. С течением времени, не разрешившим кризисности, критика начинает осваивать новую коммуникативную ситуацию и как следствие - в большей степени задействовать аналитику.
В литературной критике «Октября» обнаруживается иная динамика. До 1998 года количество аналитикоориентированных (подавляющее большинство) и прагмаориентированных текстов не меняется, однако в период с 1998 по 2002 год количество текстов с прагматической доминантой цели резко возрастает. На наш взгляд, это объясняется слабой отрефлексированностью ситуации кризиса в критике этого журнала, отмеченной нами выше, и, следовательно, неактуальностью тех процессов, которые отмечались в «Новом мире» и «Знамени». Недоминантность аналитического компонента в период конца 1990-х - начала 2000-х объяснятся еще и тем, что свои критические статьи в это время публикуют писатели (О. Славникова, Л. Шульман, Я. Шенкман, В. Рыбаков, И. Вишневецкий и др.), чье критическое мышление в большей степени предполагает активность прагматической компоненты .
Анализ аналитической составляющей метода критики «Знамени» 1990-х годов позволил выделить три этапа в развитии критического мышления либеральных журналов. В начале 1990-х (1991-1992) в критике торжествует пафос разоблачения, восстановления эстетической, нравственной нормы, он обуславливает доминирование прагматического компонента в методе и определяет направление аналитики (типичной стратегией развертывания аналитики становится сталкивание мифа/отклонения от нормы с фактами/нормой). Демонстрируемая дистанция (несовпадение) должна достичь планируемого критиком прагматического эффекта - изменения ценностных представлений реципиента. Прагматика «Нового мира» и «Октября» не столь «агрессивна», теснее связана с интерпретируемым литературным материалом. С конца 1992 по 1995 год в критике (более явно в «Знамени») формируется иная стратегия критического осмысления литературных явлений. Она опирается на сравнительно-типологический специальный метод, который позволяет определить специфику рассматриваемого явления, найдя ему аналог или контраст в литературной/литературно-критической традиции. В конце 1990-х (конец 1996-1999-й годы) критика переориентирует свой аналитический потенциал на поиск скреп в современном литературном пространстве, анализ новых литературных явлений/имен. Доминировать начинает принцип типологии. В пестром «литературном пейзаже» критики обнаруживают общие жанровые, эстетические, мировоззренческие сближения, позволяющие увидеть некоторые тенденции: описать явление ассоциативной поэзии (А. Уланов «Медленное письмо» (Знамя. 1998. № 8), трансметареализма (Н. Иванова «Преодолевшие постмодернизм» (Знамя. 1998. № 4)), тенденцию отечественного постмодернизма, демонстрирующего черты кризиса (М. Липовецкий «Голубое сало поколения, или Два мифа об одном кризисе» (Знамя. 1999. № 11)), обстоятельства места и действия (ментальные), в которых находится современная русская литература (К. Степанян «Ложная память» (Знамя. 1997. № 11), выделить «молчание» как принципиальную черту поэтики метафористов (Д. Бавильский «Молчания» (Знамя. 1997. № 12)), проявление кризиса в драматургии (А. Злобина «Драма драматургии» (Новый мир. 1998. № 3)), структуру авторского Я как типологическую черту «мужской прозы» (О. Славникова «Я самый обаятельный и привлекательный. Беспристрастные заметки о мужской прозе» (Новый мир. 1998. № 4)), общие черты текстов-финалистов литературных премий (Н. Елисеев «Пятьдесят четыре. Букериада глазами постороннего» (Новый мир. 1999. № 1), О. Славникова «Кто кому “добренький”, или Великая Китайская стена » (Октябрь. 2001. № 3)) , явление забывания в современном литературном процессе (К. Анкудинов «Другие» (Октябрь. 2002. № 11)) и т.п.
Наблюдения за общей динамикой метода, его аналитической составляющей позволяют сделать некоторые общие выводы относительно коммуникативной и эпистемологической ситуации и особенности функционирования в ней критики. Обстоятельства коммуникации на протяжении 1990-х годов меняются, усугубляя потерю важного члена коммуникативного акта (реального читателя). Резкая деформация коммуникативной цепи оборачивается осознанием кризисности, растерянностью критики. По инерции в начале 1990-х критика продолжает работать с массовым сознанием: разрушает мифы, восстанавливает представление об эстетической/гуманистической норме и одновременно задействует максимум прагмаориентированных приемов (прагматическая составляющая в методе этого периода доминирует), выстраивая активный диалог с реципиентом. Далее, осваивая новую коммуникативную ситуацию, решая проблему самоидентификации, критика переориентируется с массового читателя на малый круг реципиентов (в большинстве своем профессиональных). Об этом свидетельствует постепенное доминирование аналитической составляющей метода, насыщение текстов терминологией, ориентация на реципиента-соисследователя или молчаливого собеседника. К концу 1990-х критика мало осмысливает кризисность собственного положения. Эпистемологически критика качественно меняется: от самопознания она уходит в область познания современной литературной ситуации. Масштаб критического мышления сужается: если в середине 1990-х мы наблюдали общую тенденцию рассмотрения того или иного явления в большом контексте литературного процесса, доминирование сравнительно-типологического подхода, то к концу 1990-х (с 1998 года) контекст сужается до литературного направления (в рамках которого интерпретируются несколько текстов), отдельного литературного явления. Неслучайно именно в этот период в «Новом мире» появляются рубрики «По ходу текста», «Борьба за стиль», предполагающие более пристальное прочтение отдельных текстов.
Динамика в ракурсе критической деятельности в статьях периода 1992 - 2002 годов также образует корреляции с выявленными закономерностями. В текстах «Знамени» периода 1991 - 1993 годов преобладает факто(тексто)центричный ракурс критической деятельности, немногим меньше работ Я-центричных (определяющим становится ракурс собственного видения интерпретируемого). Автороцентричных текстов минимум. В период 1994 - 1996 годов фиксируем рост текстов с ориентацией на Я критика, а к концу 1990-х - их резкий спад. Такой же спад наблюдается в группе текстов, отражающих ориентацию критика на авторскую (писательскую) интенцию. Необходимость в реципиенте, наиболее остро переживаемая до середины 1990-х годов, по-видимому, объясняет доминирование Я-центричного метода критической деятельности «Знамени». Он позволяет привлечь внимание реципиента к личному мнению критика, способствует его самореализации. В конце 1990-х, в результате переориентирования критики на аналитику, закономерно происходит спад я-центризма и доминирование текстоцентризма.
В «Новом мире» наблюдается иная динамика. В начале 1990-х резко доминирует текстоцентричная критика (количество таких работ на протяжении всего десятилетия практически одинаково), к середине десятилетия в два раза увеличивается количество автороцентричных текстов, и уже к концу 1990-х количество первых и вторых сравнивается. Для «Нового мира» не актуален рост Я-центризма, резкая смена ракурсов. Он, как мы уже наблюдали, более аналитичен в осмыслении литературного бытия и своего места в нем.
В «Октябре» до 1998 года наблюдается спад автороцентричной критики при доминировании текстоцентризма и минимуме Я-центризма. В конце 1990-х-начале 2000-х отмечаем рост автороцентризма и резкий рост Я-центризма. Это объясняется повышением прагматической компоненты, фиксируемой нами в критике этого периода, а также активностью в это время писателей-критиков.
Анализ всего множества статей, опубликованных в «Новом мире», «Знамени», «Октябре» на рубеже ХХ - ХХI веков, позволяет сделать вывод о наличии гносеологических установок, общих для критики названных журналов. Критика либеральных журналов демонстрирует личностный тип самоидентификации, предполагающий самоопределение в нравственных, мировоззренческих координатах, самоосмысление в сложной экзистенциальной и коммуникативной ситуации растерянности. Либеральная критика обращается к творческой и жизненной судьбе писателей как к возможному ответу на экзистенциальные, онтологические «вопросы». Деятельностная установка критиков «Нового мира», «Знамени», «Октября» - установка на поиск (интерпретацию литературных явлений как иного опыта «вопрошания», выживания). Истолкование здесь принимает вид вычленения из художественной структуры «ответа» (в виде идеи, жизненного ориентира, судьбы героя как возможного варианта осознанного, (не)истинного бытия). Отсутствие «опоры» в творчестве/жизни писателя, его героя, общая ситуация растерянности в литературе осмысливается «как моя проблема тоже», экзистенциально близкая. Для критика «Нового мира», «Знамени», «Октября» Другой «почти тождественен мне», может помочь «мне» понять «меня», а интерпретируемая литературная, социальная действительность мыслится прежде всего как опыт присутствия Других, возможные варианты «ответов», (само)интерпретаций.
Типология обнаруживается и внутри литературно-критического дискурса отдельных «толстых» журналов. Так, установка на негативную самоидентичность в первой половине 1990-х годов объединяет критику «Нового мира» и «Знамени» и оказывается неактуальной для «Октября». Как следствие этого - неактуальность для последней «реставраторской» интерпретационной стратегии, отталкивания от модели советской критики.
По степени выраженности установки на осмысление социальных проблем, актуальности социального по убыванию следуют критика «Знамени», «Нового мира», «Октября». Критика «Знамени», наиболее социологичная и агрессивная в либеральном журнальном контексте. Как и «Новый мир», она в качестве нормы провозглашает статус критика-комментатора, читателя, но делает это более жестко, «от противного». Критика «Октября» акцентирует посредническую функцию, создавая образ критика-медиатора, педагога.
Для всех журналов свойственно движение в направлении к аналитике, сужению ракурса. Но более всего динамичен в этой эволюции «Октябрь», гносеологически ориентированный на осмысление литературной ситуации, отдельных литературных явлений.
По критерию вычитываемого смысла различаются установка «Знамени» на исследование постмодернистского типа мышления современного человека, «Октября» - на сферу социальной психологии. Критика «Знамени» вычитывает в «ответах» литературы не только проявления кризиса и формы его переживания, но и варианты выхода в виде успешных стратегий. «Новый мир» ориентирован на обнаружение духовных скреп, ценностных ориентиров.